– Боюсь, для нас с вами текст выглядит полной нелепостью.
– Позвольте настоять.
Видите, насколько Итан Шелби может быть вежливым в некоторые минуты?
– Черт с вами, – уступил конфедерат, поднявшись к письменному бюро, на котором лежал большой кошелек из темно-коричневой кожи.
Желтоватая вощеная бумага, сложенная вшестеро, оказалась у меня в руках, и я уставился на черточки, крючочки, точечки и значки.
– Вот видите? Иероглифы микмак может прочитать либо индеец, либо какой-нибудь заумный лингвист из университета. Нормальные люди перед этой куриной прописью пасуют, точно пилигримские волы перед зарослями пригли.
– Я оставлю письмо себе. Не возражаете?
– Это довольно ценный документ. У меня нет копии.
– Вы вряд ли сможете передать ценный документ так, чтобы не поймать головой томагавк. Но у меня может получиться. А вы, в свою очередь, не будете подходить к моему индейцу, пока я не получу ответ.
– Вы настолько заботитесь о своих солдатах, Итан?
– Как и любой хороший сержант.
Джейк Осмунд протянул мне руку, и я пожал ее, скрепляя сделку.
– Только представь. – Пшеница крутил нож, умудряясь направлять лодку в протоки свободной рукой. – Представь, как эта штука входит тебе в глаз. Или в шею…
– Ты слишком увлекся, на мой взгляд, – добродушно ответил я ему, но он несся по волнам своего воображения, вместо того чтобы везти нас по озеру.
– Он рассекает любую преграду, даже кость, выходит где-нибудь… под затылком. Ты все еще жив, жив последние секунды, ощущаешь его в своей башке, точно рыбью кость в горле, и понимаешь, что умираешь.
– Экий ты кровожадный парень. – Я ничуть не был впечатлен его словами. – Но у меня к тебе вопрос.
– А? – Он наконец-то отвлекся от своей игрушки.
– Ты дурак?
– Чего?! – Пшеница округлил глаза.
– Ну это вполне логично, поинтересоваться твоими умственными способностями в свете той ситуации, что развивается прямо у меня под носом. У тебя ведь в руках нож плакальщика.
– Верно. Самый острый и прочный клинок из всех, что я встречал. Видел бы ты, как им разделывать курицу на кухне у Панайоты! Ух!
– Ты забрал меня в городе. А прежде, чем мы встретились, что делал?
– Был на работе. Ну еще к матери домой заглянул. – Он все еще не понимал, куда я клоню.
– Ты – дурак. – Больше я не спрашивал. – Дружок, у тебя в руках долбаный и всеми чертями драный нож плакальщика, а ты разгуливаешь с ним по улицам, точно с любимой таксой в манишке. И считаешь, что если тебя возьмут за жабры, а тебя возьмут, то жандармы, тайная полиция, плакальщики и даже министр вод настолько восхитятся твоей глупостью, что вручат тебе орден, пожмут руку и отвезут на личном мобиле дукса прямо до квартиры?
– Ну, не сгущай краски, – как-то неуверенно произнес парень.
– О, я их сгущу еще сильнее, когда расскажу тебе, какое счастье испытает Мюр, когда узнает, что ты взял клинок у нее без спросу.
– Чего сразу без спросу-то? – Он опустил взгляд. – Да я и всего лишь на время его одолжил.
– Говорил ей, не трогай нож плакальщика, – мрачно сказал я. – Некоторые трофеи держать при себе глупо. Эта вещь тебя погубит. Или ее.
– Ерунда! Я очень осторожен. Среди жандармов сплошные идиоты, и других туда просто не берут. Они враги свободы Риерты.
Многие считают себя умнее других.
– Сплошные идиоты? Интересно. Я, если ты не знал, бывший полицейский.
У него лицо вытянулось от такой информации.
– Ну я про тебя не говорил.
– Ага, – скучным голосом произнес я. – Дай-ка.
Пшеница с некоторым сомнением протянул мне нож. Я несколько секунд подержал его в руке, отмечая про себя серьезный вес и превосходный баланс. Клинки, которые изготовили в лабораториях Брайса, действительно отличные, ничуть не хуже искирских. Затем я бросил его за борт, и вода сомкнулась над ним.
– Эй! – Не ожидавший этого парень вскочил так резко, что сам едва не грохнулся с лодки, шедшей на малом ходу. – Ты сдурел?! Черт! Черт!
– Давно надо было это сделать, – ответил я ему.
– Слушай, если ты обиделся на идиота-полицейского…
– Ты меня совсем не слушаешь? Держать нож плакальщика при себе все равно что носить в кармане шашку динамита с почти догоревшим фитилем. Держать голодного контаги в собственной квартире, если уж первая аналогия тебе непонятна. Мюр хотя бы хранила его в вашей берлоге, а не разгуливала по улицам, где любой жандарм может проверить твои карманы. Ты мог не только сам попасться, но и других утащить на дно.
– Я бы никому ничего не сказал.
– Тешь себя этой мыслью и дальше, парень. Даже я бы сказал все, что знаю, да еще и от себя бы присочинил, когда плакальщик стал бы меня разделывать. Так что лучше потерять нож, чем жизнь друзей.
Он сел и сказал, точно ребенок, который ожидает наказания от родителей за совершенную шалость:
– Ну все. Мне конец теперь. Каштан сожрет вместе с ботинками. Спасибо, Итан. Удружил.
– Вали все на меня.
Тот в ответ издал лишь жалкий звук, означавший «вряд ли меня это спасет». Мой спутник был сильно обижен, а оттого его бесконечная болтовня, которую я слушал битый час, наконец-то прекратилась.
Пшеница подхватил меня на одном из пирсов Рынка, в ранних сумерках, и, пока мы плыли, стемнело. Теперь, несмотря на два зажженных фонаря, мы, точно осторожная лисица, крались через лабиринты Утонувших кварталов, среди пустых домов и торчащих из воды затопленных крыш.
Специально для Итана Шелби, обожавшего находиться подальше от суши, чтобы не казалось совсем уж скучно, пошел дождь, поднялся туман, и лодка едва ползла, не рискуя влететь в какую-нибудь торчащую из воды хрень.