Тень ингениума - Страница 59

Невысокий мужик, по глаза заросший светлой бородой, появился из подъезда почерневшего от времени здания, подошел ко мне, держа руки в карманах.

– Хочу снять комнату, – сказал я ему.

Он придирчиво меня осмотрел:

– Есть несколько. Какую тебе?

– Полный пансион и подальше от воды. Лучше всего рядом с чердаком.

– Оплата сразу.

– Само собой.

Во дворе засыхал плющ, заброшенный каменный колодец накрыли нестругаными досками, плохо подогнанными друг к другу. Здесь же стояла старая гондола, давно требующая покраски и ремонта треснувшего киля. За ней лестница – темная, точно чрево кита.

– От кого ты? – не оборачиваясь, спросил он.

– Я был у тебя больше десяти лет назад. С Артуром.

– В Риерте полно людей с таким именем.

– «Кувшинка».

– Ясно.

Он привел меня на второй этаж, протянул руку, и я вложил в нее несколько банкнот. Тропы контрабандистов – чудесная вещь. Особенно если хочешь скрыться от чужих глаз. Это место мне показал Мосс, и в городе их… какое-то количество.

Одна из стен в ванной комнате оказалась проломлена, дыра вела в соседнее здание. Оно стояло заброшенным: пол в грязи и рухнувшей с потолка штукатурке, пачкающей мои ботинки. На первом этаже плескалась вода – прямо в холле находился причал с лодкой, а двери выходили в канал.

– Они начнут волноваться? – спросил он меня.

– Через какое-то время.

– Хрен я им открою дверь. Удачи.

Контрабандист ушел, и вскоре вместо него появился тощий парнишка. Выслушал адрес, описание корыт тех, кто меня пас, сел за мотор, а я лег на дно, между двух ящиков, натянув на себя брезент.

Как я и думал, мой хвост остался одурачен. Настало время заняться серьезными делами.

«Короткое лето», как всегда, ломилось от посетителей. Запеченные устрицы, вареные лобстеры, тушеные мидии с чесноком за смешные деньги привлекали сюда все окрестные кварталы. Плюс собственноручно сваренное пиво, пахнущее цедрой и корицей, – добавляли известности этому месту.

В любой вечер, если не назначали комендантский час, здесь не протолкнуться. Гул, гомон, смех, звон бокалов, запахи, от которых есть захотелось бы даже каменной статуе, тусклый свет электрических ламп и музыка, которую создавали аккордеон и гитара.

Было тепло, и я распахнул полупальто, лавируя между столиками, заглядывая в темные закутки, затянутые никотиновым туманом, и протискиваясь среди посетителей. Кто-то из них сунул мне ледяную кружку с пивом, ничего не спрашивая и не требуя, и я благодарно похлопал его по плечу, слыша, как они смеются, предвкушая начало отборочных соревнований по регби. Здесь каждому рады, даже если ты чужак и тебя видят впервые.

Атмосфера Садов Маджоре, с их богемной ночной жизнью, свободой и желанием быть выше, чем обыденные проблемы, мне всегда нравилась. После войны я часто сюда приходил и едва не остался в разноцветных кварталах художников, артистов и поэтов. Мне легко в подобной обстановке, хотя я ценил и темные депрессивные углы пустых хервингеммских пабов на Джордж-стрит. Как часто говорит старина Уолли, наливая мне виски, ганнери Шелби та еще разносторонняя личность.

Мюр я нашел за треугольным столиком, возле входа на кухню, откуда шел жар и аромат готовящихся на гриле лобстеров. Она беседовала в компании незнакомых мне людей, и никто не удивился, когда я присоединился к ним, поставил пивную кружку на стол, рядом с ее коньячной рюмкой.

Демократичность «Короткого лета» всем известна. Здесь можно не представляться, подходить к любой группе, обсуждать интересные темы, начиная от искусства и заканчивая политикой. Это был клуб по интересам, который с радостью принимал, если ты соблюдал правила заведения, не донимал людей и вел себя прилично.

Мюр, увидев меня, приветливо улыбнулась, прижалась головой к моему предплечью, чем, кажется, опечалила одного из своих случайных собеседников. Уверен, что этот жест предназначался именно для него, разрушив ему все дальнейшие планы на грядущую ночь.

Спорили о республиканском вине. Я довольно быстро потерялся в географии региона Шаблизэ, в сортах пятидесятилетних лоз, произрастающих на холмах возле берегов сонной Грену, в кимериджских почвах с чередованием известняка и мергеля, созревании в дубовых бочках и прочем. С вином я не столь дружен, как с айлами, так что преимущественно молчал, выслушивая доводы умных людей. Мюр, в отличие от меня, легко поддерживала подобную тему, которая незаметно от вина перешла к стремительно развивающейся моде на ар-нуво, которую у нас в Королевстве называли модерном.

Не знаю, куда исчезли полтора часа, но вышли мы на улицу к часу ночи, когда многие посетители уже отправились по домам.

– Ты выглядишь напряженным, – сказала девушка. – Нервничаешь?

– Немного, – признался я. – Днем за мной следили, так что просто стараюсь быть осторожным и не привести их следом за собой в гости к Брайсу. У тебя все готово?

– Лодка и лодочник.

– Он надежный?

– Это Кроуфорд.

– Хм… Когда он пришел в себя?

– Сегодня утром. Я передала ему твое письмо и записку. Он сейчас как старый больной гриф – ненавидит весь мир и хочет сожрать чью-нибудь печень.

– Пусть только довезет до места, с собой его не возьму. Юэн не в том состоянии, чтобы помочь нам.

Кроуфорд ничуть не напоминал старого грифа. Скорее большого, очень несчастного нахохлившегося воробья, приземлившегося на лодку и закутавшегося в несколько слоев брезента, из которого торчала лишь голова. Он посмотрел мутным взглядом и кивнул столь осторожно, словно каждое движение причиняло ему боль.